Концерт на тему страсти, или Вопросы без ответов

Фото: Олег Тихонов

Победа над собой

Переполненный зал, Юлиан Макаров в смокинге — все, как и должно быть на респектабельном концерте ГСО РТ. А до этого — фотография: Сладковский и Мацуев днем на футбольном матче чемпионата мира по футболу на «Казань Арене» у маэстро в «Фейсбуке» — драйв, азарт, страсть. Принцип маэстро — всегда быть в гуще жизни, его активная натура требует событий. Спорт, когда играют мастера, становится искусством. Таким же страстным оказался и второй фестивальный концерт.

Первое отделение отдано Второй симфонии Сергея Рахманинова. Когда-то знакомство Александра Сладковского с ГСО РТ начиналось с этой симфонии и включение ее в восьмой Рахманиновский фестиваль — это своего рода знак. Знак победы, в основе которой лежит и титанический труд дирижера и менеджера, и тот внутренний драйв, с которым маэстро всегда выходит на сцену.

Увидеть Сладковского равнодушным невозможно, у него нет ни одного «проходного» концерта. Выйдя дирижировать оркестром, исполняющим Вторую симфонию Рахманинова, в первые секунды он был непривычно тих. Он берет паузу и только после нее начинает вести оркестр за собой. И сразу — крупный, «пастозный» мазок, шквал звуков, словно монолог взахлеб, когда человека переполняет радость бытия, когда ему надо выговориться.

Вторая симфония Рахманинова — это внутренний триумф, это победа композитора над самим собой после некоторых творческих неудач. Для Александра Сладковского — это часовой монолог, когда каждая из четырех частей — это словно глава из жизни. Лиризм у маэстро переплетается с трагизмом, созерцательность переходит в размышления. Пожар страстей, бушующий во Второй симфонии, — это очистительный огонь, в котором сгорает все суетное и остается лишь радость жизни, озаренная небесным светом.

Увидеть Сладковского равнодушным невозможно, у него нет ни одного «проходного» концерта

Гиньоль с привкусом драмы

Второе отделение — на сцене Денис Мацуев, человек, который привез на первую «Белую сирень» внука Рахманинова, много делающий для продвижения музыки этого композитора. Мацуев виртуоз, темпераментный и зажигательный, убеждать в этом никого не надо. Только виртуоз может так исполнить и рапсодию на тему Паганини Рахманинова, и «Рапсодию в голубых тонах» Гершвина.

Между исполнением этих двух рапсодий на субботнем концерте лежит пропасть. Рахманиновская рапсодия как ее трактует Александр Сладковский — это гиньоль с привкусом трагедии. Это та самая «болезнь, неизвестная душевным и телесным врачам», называемая «иронией». Иронией над собой. Рахманинов писал рапсодию на тему 24-го каприса Паганини в изгнании, когда надежда вернуться на Родину, по которой он тосковал, даже не брезжила. Страсть, заложенная в ней, — это страсть от отчаяния. Это страсть героев Достоевского, его Настасьи Филипповны, швыряющей деньги в огонь.

Дуэт Сладковский — Мацуев очень точно чувствуют эту болезненную ноту у Рахманинова, когда безумством, куражом маскируется душевная боль, когда за маской шутовства прячется трагедия.

Маэстро проживает рапсодию Рахманинова как нечто личное, когда гармония сочетается с буйством эмоций, порядок — с беспорядком. Трагедия это или благо для его лирического героя — Бог знает.

По контрасту с Рахманиновым — Гершвин. Хотя для маэстро, кажется, это все то же самое продолжение темы, с которой не может сбить импровизационная джазовая стихия. Джаз и симфонический оркестр — какой изыск, какое музыкальное «гурманство»! Кроме Мацуева, с оркестром выступают еще два солиста-джазмена — джазовый барабанщик Александр Зингер и контрабасист Андрей Иванов.

Второе отделение — на сцене виртуоз Денис Мацуев

Александр Сладковский — центр этого великолепного сейшена, который устроили музыканты, где у каждого есть свой «монолог», своя возможность быть премьером и сорвать свою порцию аплодисментов у задохнувшегося от восторга зала. Они импровизируют, передавая друг другу эстафету, и кажется, что тень Олега Лундстрема и его джазменов мелькает в зале.

Маэстро вчерашним вечером был абсолютно разным — светящимся от какой-то своей внутренней победы во Второй симфонии, затопившим зал неким бесшабашным отчаянием в рахманиновской рапсодии, блеснувший голливудским шармом в рапсодии Гершвина, где нет-нет, да и прослеживалась какая-то хорошо замаскированная печаль. Он словно горел, но не сгорал, подобно известной птице, возрождаясь в каждом новом произведении. Как можно так перевоплощаться в течение двух с половиной часов? Ответа у меня нет, простите.