На пути к очистительному катарсису

Скажем прямо, выбор репертуара для первого выступления в этом сезоне – настораживал. Глубокие по содержанию и насыщенные драматизмом произведения Иоганнеса Брамса требуют серьезной работы ума и сердечного отклика у зрителя. Александр Сладковский не побоялся этого.

– Мы постоянно повышаем свою творческую планку. Это касается и репертуара, и приглашенных солистов, и уровня нашей работы с оркестром. Мы переиграли циклами все симфонии Бетховена, Чайковского, Брамса, Шостаковича, подбираемся к Малеру. Это то «топливо», на котором любой творческий коллектив должен расти, но это и то, на чем, собственно, растет и наш слушатель. Сегодня на наших выступлениях – аншлаги. И люди знают, на что идут. Мы делаем качественный продукт, который пользуется спросом. У нас по норме 60 концертов в сезон, мы даем 140 концертов в сезон, то есть в 2,5 раза перевыполняем норму. Конечно, это наше имя, это репутация, это работа с аудиторией.

«Трагическая увертюра, ор. 81», с исполнения которой начался вечер в Большом концертном зале имени Салиха Сайдашева, была написана Брамсом летом 1880 года для постановки «Фауста» Гете в венском Бургтеатре. Спектакль так и не случился, но зато осталась музыка, проникнутая мужеством, порывистостью, мятежностью и трепетным лиризмом. Сдержанный траурный марш центрального раздела увертюры соседствует с лирической темой просветления, и само название – «трагическая» – скорее дань классицизму, в котором романтические переживания передаются без чрезмерного надрыва, но в неизменной буре эмоций.

Сладковский с первых нот вел мелодию, что называется «на нерве». Страстный, порывистый, порой противоречивый характер увертюры Брамса не дал возможности слушателям неспешно и расслабленно войти в ритм концерта. Оттого и впечатления оказались такими же противоречивыми, как и музыка немецкого композитора: кто-то в восторженных тонах говорил о внутреннем преодолении препятствий, продемонстрированных оркестром и дирижером, кто-то устало пожимал плечами, полагая представленную интерпретацию opus’а невнятной и распадающейся.

Тяга к позитивному разрешению конфликтов и полифонизм Брамса стали первым, но не единственным испытанием для казанской публики, настроившейся, быть может, на праздничность, благодаря прологу к новому сезону, блестяще прозвучавшему в День города open air музыкой венских оперетт и неаполитанских песен. Мелодраматизм и искрометность «Казанской Осени», где легкий жанр предстал в истинно европейском симфоническом звучании, теперь сменилась зрелым творческим размышлением о смысле жизни. Торжественный пафос «Трагической увертюры, ор. 81», почти полностью лишенный трагизма и театральной аффектации, стал серьезной заявкой на новый сезон.

– Нас ожидает пятиголосная фуга, – пояснил Сладковский концепцию предстоящего концертного года. – Первый «голос» – выступления в Казани. Здесь много премьер – и произведения всемирно известного Кшиштофа Пендерецкого, которыми продирижирует автор, и новогодний вечер с Максимом Дунаевским, это его первый творческий концерт в нашем городе, и казанские премьеры произведений Рихарда Штрауса, Яна Сибелиуса, Антонина Дворжака, Густава Малера и многое, многое другое. Второй «голос» – одна из самых совершенных опер Чайковского «Иоланта», которую мы покажем в концертном исполнении со звездным составом солистов: Вероника Джиоева, Сергей Скороходов, Василий Ладюк, Петр Мигунов, один из самых топовых вагнеровских певцов в мире Евгений Никитин… Ресурс наш уже позволяет сыграть полнокровную оперу с невероятным смыслом. Третий «голос» – три абонементных концерта в рамках филармонических сезонов Московской государственной академической филармонии и два концерта в абонементе концертного зала Мариинского театра. Четвертый «голос» – проведение собственного абонемента в Большом зале Московской государственной консерватории. Мы будем играть «Жанну д’Арк на костре» Онеггера, мы будем играть Шостаковича, мы будем играть Шестую симфонию Малера, мы покажем «Иоланту». Пятый «голос» – наша гастрольная деятельность. Сразу после открытия, например, мы летим в Иркутск на XII фестиваль «Звезды на Байкале». У нас запланировано выступление в Сочи на XIX Всемирном фестивале молодежи и студентов. Мы приглашены в Оренбург на V Международный фестиваль Мстислава Ростроповича. Что же касается зарубежных гастролей, то мы пока берем передышку: надо осмыслить тот опыт, который мы получили в прошлом сезоне, европейское турне с его вершиной в венском Musikverein…

«Скрипач с фигурой атлета» – как окрестили европейские журналисты одного из выдающихся скрипачей современности Николая Цнайдера – был главным украшением открытия сезона. И, конечно же, «Концерт для скрипки с оркестром ре мажор, ор. 77», исполненный им, стал кульминацией вечера брамсовской музыки.

– Я очень рад, что Николай согласился приехать в Казань, – с нескрываемой радостью делился Сладковский. – Мы познакомились с ним в кабинете Валерия Гергиева. Два сезона я его уговаривал, но у нас никак не срасталось. И вот он здесь в качестве солиста. А ведь он еще и практикующий дирижер. Свой пятидесятый сезон, как вы помните, мы открыли с выдающимся греческим скрипачем Леонидасом Кавакосом. Сейчас у нас в гостях вновь исполнитель такого же высочайшего уровня.

Более чем двухметрового роста музыкант не казался на сцене громоздким и подавляющим всех. Скорее напротив – как большое дитя-переросток, он широко расплылся яркой солнечной улыбкой и все время старался развернуться к оркестрантам лицом, словно извиняясь за то, что загораживает им дирижера.

Единственный скрипичный концерт Брамса был сочинен в 1878 году. И произведение это оказалось крайне невыгодно для солиста: его партия, с одной стороны, почти «не слышна» на фоне оркестра, а с другой – чрезвычайно трудна с технической точки зрения, поскольку в партии присутствует множество остановок, ломанных аккордов, быстрых пассажей и ритмических вариаций. Выдающийся музыкант-виртуоз, композитор Генрик Венявский даже назвал этот концерт неисполняемым. Впрочем, специалисты различают «скрипичные концерты», где музыканту дается возможность самовыразиться, и «концерты для скрипок», где инструмент полностью подчинен оркестровому звучанию. И Венявский, по всей видимости, ожидал от Брамса первого. Однако Брамс, сам не владея скрипкой, поставил во главу угла своего произведения насыщенность эмоциями. Его концерт – не спор между солистом и оркестрантами, а диалог.

И Николай Цнайдер это сумел выразить как никто другой. Проводя слушателей через череду тонких лирических образов, скрипач добивался невероятного piano, когда звук словно растворяется в тишине. А драматичность интонирования брамсовского концерта соединяется с глубоким психологизмом в его исполнении. Наверное, недаром сегодня он входит в число не только лучших скрипачей и камерных музыкантов мира, но и сумел добиться успеха на высоком международном уровне как дирижер, тонко и точно чувствующий каждый инструмент в оркестре.

Лирик по природе, Николай Цнайдер и в Брамсе, в первую очередь, ищет изысканно-нежные интонации. Героическое и эпическое начала, так зримо воссоздававшиеся, например, Леонидом Коганом, для Цнайдера не столь важны в Брамсе: его инструмент рассказывает о чем-то прекрасном и потаенном в самой глубине души.

Кстати, играет Николай на скрипке Ex-Kreisler, созданной Джузеппе Гварнери в конце первой трети XVIII века. История этого инструмента заслуживает отдельного разговора. Сначала захваченный французами в Мадриде, а затем британскими корсарами в наполеоновских войнах, он оказался проданным за два фунта стерлингов викарию Уайтхейвена, который затем выгодно перепродал ее коллекционеру Уильям Томсону. Две его сестры ревностно охраняли скрипку, на протяжении многих лет отказываясь ее продавать. В 1926 году инструмент приобрел выдающийся австрийский скрипач и композитор Фриц Крейслер. В 1952 году, завершив карьеру исполнителя, он подарил эту скрипку Библиотеке Конгресса. Теперь же этот уникальный инструмент, получивший имя знаменитого владельца, предоставлен Цнайдеру в долгосрочное пользование Датским королевским театром при содействии фондов Velux Foundations и Knud Hujgaard Foundation.

– Мой отец руководил рок-ансамблем в Польше, а мать была пианисткой, – рассказывал скрипач в одном из интервью. – Они внушили мне чувство великодушия: раздели последний кусок хлеба с другом... А также чувство смирения: делай всю работу, чтобы служить музыке, не ради себя, а ради композитора. Поэтому я так долго готовлюсь к концертам.

Родившись в 1975 году в Копенгагене, он уже в семнадцать лет покинул Данию, чтобы продолжить образование сначала в Америке, потом в Австрии. Ученик Милана Витека в Датской королевской академии музыки, Дороти Делэй в Джульярдской школе и Бориса Кушнира в Венской консерватории, Николай признается, что и сам теперь не понимает кто он: в Германии он говорит и думает по-немецки, в Великобритании и США – по-английски, в Дании – по-датски, когда он занимался с Кушниром, научился понимать и по-русски, а сны видит сразу на нескольких языках.

– Я не говорю по-русски, но понимаю, что мне говорят, – уточнил Цнайдер.

В этом у Николая особая потребность: у артиста с Санкт-Петербургом давние и тесные связи – он принимал участие в фестивале «Музыкальный Олимп», регулярно выступает на фестивале «Звезды белых ночей», являлся главным приглашенным дирижером Симфонического оркестра Мариинского театра. Среди тех, кто сформировал его как личность, музыкант, в первую очередь, называет имена художественного руководителя-директора Мариинского театра Валерия Гергиева и выдающегося виолончелиста, пианиста и дирижера Мстислава Ростроповича.

Как писал о нем английский журнал Gramophone, «в мире, в котором второй сорт часто считается достаточно хорошим, цель Николая Цнайдера – продолжать стремиться к предельному совершенству, по-видимому, невозможному».

– Я знаю по-русски три слова: «бис», «спасибо» и «Бах», – шутливо предварил он свой подарок казанским зрителям, щедро одарившим скрипача овациями. И невероятно нежно, словно из воздуха соткал на «бис» Andante из Второй сонаты a-moll для скрипки solo Иоганна Себастьяна Баха.

Все второе отделение Цнайдер провел в ложе, внимательно и чрезвычайно эмоционально следя за Государственным симфоническим оркестром РТ. Согласитесь, не часто можно увидеть, как отыграв сложную программу, музыкант отправляется в зал, слушать продолжение концерта.

А послушать было что. Маэстро вместе с оркестрантами исполнил «Симфонию № 1 до минор, ор. 68». Пятнадцать лет писал ее Брамс: начав в 1861 году, композитор завершил свое произведение лишь в сентябре 1876 года. За это время он пережил многое – неудачную влюбленность, развод родителей, скоропостижную смерть матери… Недаром уже в медленном вступлении, открывающем первую часть, возникает образ тяжелого жизненного пути. Но эти жалобные напевы гобоя и надрывные всхлипы скрипок – не финал, а лишь самое начало драматического повествования, ведущего к очистительному катарсису.

Начатое «Трагической увертюрой, ор. 81» размышление о смысле жизни, Сладковский приводит к своему логическому финалу: как бы ни был тревожен этот путь, он дарит нравственное очищение тому, кто способен испытать душевное потрясение. В апофеозной коде «Симфонии № 1 до минор, ор. 68» растворяются, исчезают, преображаются минорные напевы, и главная партия сонатного аллегро почти повторяет бетховенскую «Оду к радости».

Романтик Сладковский остро прочувствовал эту линию брамсовской симфонии, развил ее и многократно усилил.

И публика поняла и приняла такое открытие сезона.

Первый и Пятый «Венгерские танцы» Брамса, исполненные на «бис», стали завершающим аккордом вечера. Довольная собой и оркестрантами, публика охотно аплодировала в такт музыке, подчиняясь замыслу дирижера. А он, играючи, устраивал ей ловушки в виде пауз и резко меняющегося темпа исполнения.

Зиновий Бельцев.