Белая сирень-2

Концерты рахманиновского фестиваля «Белая сирень» 8 и 11 июня стали продолжением феерических выступлений Государственного симфонического оркестра Татарстана в этом году. 8 июня солистом выступил Михаил Плетнев, который крайне редко дает концерты, 11 июня солистом был Максим Могилевский.

8 июня ГСО РТ исполнил 6-ю и 9-ю симфонии Дмитрия Шостаковича, Михаил Плетнев солировал с концертом Шумана для фортепиано с оркестром. Плетнев играет с редкой задушевностью, зал замирал, когда слушал его негромкие элегические, «замедленные», переливающиеся, словно пение пожившего соловья, звуки. Конечно, Плетнев считается лучшим в мире интерпретатором Чайковского. Но он уже уходит от Чайковского, такое сложилось у меня впечатление. Плетневу 59 лет, как известно, он учился в музыкальной школе при Казанской консерватории. Плетнев - интраверт, сосредоточен в себе, мне кажется, он играет для себя, для своего внутреннего слуха, и складывается впечатление, что его не очень интересует зал.

Он всегда погружен в свой собственный мир, физически чувствуется, как он отгораживается от внешнего мира и словно выстраивает барьер между внешним миром и внутренним, который для него является не только первичным, но, пожалуй, занимает для него 90% значимой событийности. Во внешнем мире он явно разочарован. И, играя для себя, он неизбежно становится чужд всякого внешнего эффекта, позерства, становится предельно честным, его исполнение сродни молитве, оно исповедально, и этим завораживает, это не просто техническая игра, а ближе к религиозному действу. Музыка для него, кажется, последняя связь, последняя нить с внешним миром. От Михаила Плетнева веет одиночеством.

Выбор Роберта Шумана, композитора «пессимистического », страдавшего депрессией и пытавшегося покончить с собой, не кажется случайным для Плетнева. Шуман предполагал сделать карьеру выдающегося пианиста, но произошел паралич среднего пальца, по одной из версий, чтобы добиться виртуозности, он пытался удалить себе сухожилия, связывающие средний палец с безымянным и мизинцем. Шуман также вдыхал пары ртути, чтобы излечиться от сифилиса. Умер он в психиатрической лечебнице. Для Шумана характерны «интимность тона» и «горечь от ощущения убожества мещанского духа». Это же, мне кажется, характерно и для Михаила Плетнева. Игра Плетнева не столь виртуозна, как у Мацуева, но она очень  сердечна, она обволакивает слушателя своей искренностью, «простотой», попыткой преодолеть материализм действительности, выйти за пределы материального мира и даже показать, что материальный мир ничто по сравнению с душевным переживанием. С этой точки зрения Плетнев тоже «богоборец», он забывается в музыке, как в вине, он опьяняется музыкой. Словно музыка первична, материя вторична.

6-я симфония Шостаковича задумывалась, как симфония о Ленине. Она была исполнена в ноябре 1939 года. Как симфония о Ленине она у Шостаковича не получилась, сквозь годы «большого террора» прорвалась сердечная боль Дмитрия Шостаковича, музыка была «поисковой» и жила своей жизнью, Шостакович словно не управлял своим вдохновением, музыка вела его, а не он музыку. Сама трепетная астральность тонкого организма Шостаковича словно жила в мире музыкальных духов, иномирных музыкальных пространств, и музыкальные духи управляли Шостаковичем, музыка лилась из него цельным потоком, который не мог быть «переделан» в угоду цензуре. Шостакович был музыкальным астральным медиумом. Поэтому его музыка не была «уравновешенной».

Полифонический, разорванный, тончайший, держащийся на «ниточках» музыкальный мир Шостаковича при этом благодаря своей нежной трепетности не мог быть произвольно изменен, иначе он рассыпался. Вспоминались слова: «Имеете веру с горчичное зерно, можете двигать горами». У Шостаковича была вера именно с горчичное зерно, время било его наотмашь. Александр Сладковский с ГСО РТ пытается воссоздать интуитивный внутренний мир Шостаковича, «ухватить» внутренний звук Шостаковича, как он его слышал, а не внешнее звучание.

9-я симфония Шостаковича замысливалась им в 1945 году как гимн Победе. Но получилась симфония противоречивых надежд. Сам Шостакович назвал ее как «вздох облегчения после мрачного лихолетья с надеждой на будущее». Страна надеялась, что все кошмары позади, что выйдет «послабление». Симфония стала казаться сталинской критике гротеском и в 1948 году была запрещена, до 1955 года. Шостакович и в ней предельно серьезен. И в ней звучит мысль: вот прошли блокаду, победили - и что в стране теперь будет взамен, за что погибли десятки миллионов - за новый 1937 год?

Совершенно невероятным было исполнение на бис Сладковским танца Ломового из балета Шостаковича «Болт». Этим «ювелирным», контрастным и талантливым исполнением Сладковский сразил всех. Переслушал в Интернете несколько вариантов исполнения танца Ломового. У ГСО РТ получилось лучше всех в мире. Более того, на наших глазах родился шедевр. Танец Ломового Сладковского даже интереснее, чем ставший визитной карточкой оркестра «Стан Тамерлана» Александра Чайковского. Странная и страшная музыка - зеркало Сталина. Сладковский может исполнить ее в «Метрополитен- опера» - будет полный фурор, с таким исполнением можно заявляться на «Гремми».

11 июня прозвучали симфония №1 Шостаковича и симфония №15. Первая и последняя симфонии гения XX века, а между ними вся жизнь, пролог и эпилог промелькнувшей жизни. Симфонию №1 Шостакович написал в 19 лет, она вся дышит свежестью и надеждой, исканиями, силой. Симфония №15 написана в 1971 году, когда разгоняли последних «шестидесятников» и собирались реабилитировать Сталина. Шостакович пытался сделать ее эпилогом жизни, он включил в нее музыку Россини и Вагнера, цитаты из симфонии №1 и симфонии №7 «Ленинградская» (сын композитора Максим Шостакович считал, что в 7-й симфонии выражен и антигуманизм сталинского террора, а не только фашизма). Какое впечатление 15-я симфония произвела на современников - режиссер-мистик Дэвид Линч написал под нее сценарий фильма «Синий бархат».

Считается, что у Шостаковича в этой симфонии особенно проявилось «постижение потусторонней сущности бытия», и вот это «потустороннее» звучание хорошо удалось передать Сладковскому. Шостакович хотел передать, говоря корявым языком российской критики, - «интимный аспект конца человеческой жизни». Интересно, представляет ли в момент написания таких фраз музыкальный критик момент своего собственного «ухода», последние минуты, неизбежные для каждого? Все творчество Шостаковича пронизывает попытка «жить не по лжи». Композитора топят и топят в этом океане лжи, а он все выплывает, все выскакивает из прокрустова ложа.

Исполнение Максимом Могилевским концерта №2 Шостаковича было нетривиальным, с особым звучанием, даже с каким- то внутренним отчаянием, одновременно сильным, энергетически заряженным и в то же время четким, твердым, драматическим, с осмыслением каждого звука. Это была не эмоция, а материлизовавшаяся мысль. Я бы сравнил этот беспощадный и серьезный звук с медицинской прозой Антона Чехова, которого, кстати, сильно любил Шостакович. Но была в этом звуке и современность «Долгого прощания», пласт Юрия Трифонова, ныне незаслуженно подзабытого.

Жалко, «Белая сирень» быстро кончилась. Если бы ее послушал Сергей Рахманинов, он бы, наверное, расчувствовался до слез. Нет, не сгинула, не разрушилась еще Россия, еще жив ее гуманистический стержень, еще жива ее интеллигенция, ее князи Мышкины, коли такие фестивали идут при переполненных залах. Живая музыка - и Рахманинов с нами, совсем живой.

Рашит АХМЕТОВ.