Кто такой Александр Сладковский, уверены, нашим читателям объяснять не надо. Масштаб его фигуры поражает не только внешне. Стать и гибкая пластика дирижера абсолютно естественно соединяются в нем со светлой синью проницательных глаз и загадочной улыбкой…От него осязаемо исходит такая мощная волна энергетики и харизмы, что в ее ауре прямо-таки плавишься…Да и вопросы задавать тяжко – невольно поддаешься течению и ритму речи, заданной им.  Одним словом, Дирижер! В Казани как раз в эти дни стартует одно из его детищ — Рахманиновский фестиваль, а накануне мы встретились в  Москве, чтобы узнать поближе и представить вам этого удивительного человека.

-Александр Витальевич, расскажите про ваши фестивали…Вот сейчас начнется «Белая сирень» памяти Рахманинова.

-Когда я приехал в Казань, узнал ошеломительный факт: Рахманинов выступал в Казани, в здании Ратуши, в то время Дворянского собрания, дважды. И говорят, что раньше там даже висела памятная табличка, что «в этом доме играл Рахманинов». Когда мы приехали, там не было ни одного памятного знака, ничего... И еще одна параллель, очевидно, такая важная – то, что в Казани уже много лет (32 года!) в Театре оперы и балета проходит Международный оперный фестиваль имени Шаляпина. Я подумал сразу, что это какая-то несправедливость, ведь они были очень близкими друзьями. И, поговорив с Денисом Мацуевым, выяснил для себя, что такого глобального, большого, серьезного фестиваля рахманиновского в России нет вообще. А, поскольку Денис имеет непосредственное отношение к Фонду Рахманинова, он помог нам это организовать на достаточно высоком уровне. На первый фестиваль благодаря ему удалось пригласить внука композитора Александра Рахманинова, и эту доску многострадальную мы вернули на свое историческое место – теперь на Ратуше висит памятная доска о концерте Сергея Васильевича.

А уже на следующий год к нам стали приезжать директора залов, оркестров, известные солисты и, в общем, благодаря серьезной связке нам удалось придать рахманиновскому фестивалю такой импульс, который уже выходит за рамки регионального. Собственно, это один из шести фестивалей, которые действуют сейчас в Казани, и, наверно, он самый успешный, хотя бы потому, что в самое прекрасное время года проходит – конец мая и начало июня. К тому же, имя Рахманинова генерирует вокруг себя много стилей, направлений, как русской, так и зарубежной западной музыки. Я думаю, что с годами он станет настоящим большим музыкальным форумом. Во всяком случае, очень к этому стремлюсь. В этом году он проводится в четвертый раз. У нас вообще все фестивали – в 2014 четвертые…В следующем все будут пятые.

-Создание фестивалей связано с вашим приездом в Казань? Вы ведь приехали в 2010 году?

-Это связано, конечно, не с тем, что я приехал туда, а с обычной здоровой практикой планирования музыкальной жизни коллектива и всего, что располагается вокруг него. Для того, чтобы оркестр работал, у него должны быть ясные творческие задачи. Самая разумная форма изобретена не мной, она давно действует во всем мире - и это фестивали.  Мне кажется, что в условиях Казани в тот момент гораздо важнее было организовать именно такую форму деятельности, чем, к примеру, наладить систему абонементов, которая абсолютно не работала. Потому что, скажем так, спрос на продукцию, которую выдавал оркестр, очень сильно, мягко говоря, опустился. Надо было как-то налаживать. Но я думаю, что любой другой человек, который бы приехал, наверно, по таким же лекалам, шил этот костюм. Других рецептов пока никто не изобрел.

-А мне кажется, это созидание во многом зависит от конкретной личности…

-Мне кажется, что вообще все зависит от личности в конечном итоге.

-Недавно в Санкт-Петербурге был концерт Григория Соколова, слышали?

-Еще бы...

-Так вот, в одном интервью он метко определил, пожалуй, самое важное. Как считает Григорий Соколов, дирижеры делятся на тех, кто любит музыку, и тех, кто ее не любит...

-Мне кажется, это касается  любой профессии…и любых исполнителей.

-Тем не менее, у дирижеров это сильно прослеживается.

-Вы знаете, если бы я не любил музыку, я бы занимался чем-то другим в жизни.

-В детстве вы начинали играть на трубе?

-С 1994 года, вот уже двадцать лет, как не держал трубу в руках….

-А как вы пришли к дирижированию?

-Это очень длинный путь. Я увидел Темирканова в 13 лет (эту историю я уже рассказывал много раз). Увидел в Большом зале и был совершенно очарован, наверно, даже не столько звуками. Помню, что играли «Поручика Киже» Прокофьева, но не помню, как звучал оркестр. Наверно, прекрасно он звучал. Это был Госоркестр в 1978 году, в зените мощи своей, светлановской...И Темирканов совершенно очаровательно это все вел. Потом были какие-то впечатления от пластинок, появился более глубокий интерес. Не столько визуальный, сколько слуховой. По сути, жизнь текла так, как река – не ровно, а петляя. У меня были разные увлечения. В юношестве я даже какое-то время собирался медициной заниматься. Не хватило знаний по физике, химии, в том числе и органической. Потом появился рояль, и какая-то страсть совершенно необузданная. Когда я  садился за инструмент, чувствовал, что я - не за роялем, а что я дирижирую. У меня возникала, наверно, совершенно ненормальная внутренняя убежденность, что эта музыка, эти клавиши и этот инструмент должны звучать так, как я это слышу. И, когда я ощущал этот вкус серьезного глубокого музицирования, и получал удовольствие от того, что читал с листа, скажем, скрябинские или рахманиновские прелюдии, наверно, ничего лучше в мире в тот момент для меня не было и быть не могло. Это получалось само собой. Дорога сама меня вывела, постепенно, не торопясь, туда, где я в данный момент нахожусь.

-Как же вы в Петербурге оказались?

-Я поехал туда работать после окончания Московской консерватории. И Питер тогда еще был  Ленинградом... Я даже играл на Дворцовой площади и обнимался с Темиркановым, такая это была безумная радость, в 1993 году, когда Собчак переименовал Ленинград в свое историческое имя. Был огромный митинг, полная Дворцовая площадь людей. А до этого мы работали с филармонией: когда Темирканов возглавил Ленинградскую филармонию, одним из первых его гигантских проектов стал юбилей Чайковского, в девяностом году. И я помню, что в этом концерте пела Джесси Норман, играл совсем молодой тогда Боречка Березовский, Йо Йо Ма - все это происходило на моих глазах. Вообще Ленинград удивительный город. Я попал в атмосферу еще ту, старую…Мне посчастливилось общаться с огромным количеством музыкантов, которые работали у Мравинского.

-А с Мусиным довелось общаться?

-Я не учился непосредственно у Мусина, но мне довелось с ним вместе пережить, как это говорят, и горе, и радость. Так вот, Ленинград того времени – это был настоящий музей. Живой. Темирканов, Гергиев...1989 год, я был на первой репетиции «Хованщины» в Мариинском театре, когда Гергиев встал за пульт в качестве главного дирижера. В первый раз на первой репетиции. Все фестивали Мусоргского, Прокофьева, постановки, эпопея вагнеровская – все было на моих глазах, все впитывалось, и сама атмосфера общения с музыкантами, пребывание с такими мастерами... Мне кажется, даже на человека, которому  неинтересно, это сильно может повлиять. А, поскольку я этим жил, думаю, что в этом смысле я - очень счастливый человек, потому что попал в эпицентр серьезной реставрации советского, даже немного занафталиненного, театра и филармонии, которые в тот момент приобретали совершенно неизвестные незнакомые краски. В филармонии стали появляться люди, визуально хорошо одетые. Оркестры стали ездить намного чаще, и оркестры стали завоевывать пространство.  В филармонию приезжали выдающиеся музыканты. Начались фестивали «Звезды белых ночей». Конечно, этот пример очень заразителен. Он дает большой импульс для твоей фантазии, представлений, видений мира. Вот в такой поток мы попали — я имею в виду студентов. Кстати, Туган Сохиев – мой однокурсник.

-???

-Ну, я же позже поступил, у нас на 12 лет разница в возрасте. Вы меня останавливайте, если я заговариваюсь…что вы хотели спросить?

-Когда я увидела вас у Хиблы Герзмава на фестивале, во время исполнения «Реквиема» Верди, была восхищена уровнем оркестра и тем, как вы владеете наполненным людьми и звуками пространством на сцене. В какие-то моменты вы неуловимо напоминали Мариса Янсенса с Концертгебау…Не знаю, насколько приемлемым будет для вас это сравнение...

-Прекрасно. Я с ним работал. Он тоже петербуржец.

-Как вы добились такого единомыслия с оркестром?

-Скажу Вам честно. Я не знаю, как я этого добился. Без всякого кокетства... Это как то, с чего мы начинали разговор – страсть к клавиатуре: то есть ты создаешь вокруг себя такие условия, искусственные, чтобы тебе ничто не помешало открыть крышку инструмента, закрыть дверь в зале или классе, и все! Ты остаешься сам с собой, наедине с этим звуковым потоком, с музыкой. Понимаете, это то же самое. Мы можем говорить сейчас, что угодно. Я уже думал на эту тему. Но я не понимаю, как это получилось... Наверно, для меня нет ничего интереснее в жизни, чем что-то создавать. Благодаря этому во многом удалось создать то, что и у профессионалов, и у критиков, и вообще у людей вызывает такую реакцию. Я могу сказать только то, что оркестр всегда звучит так, как слышит изнутри дирижер. Это правило, которое еще, наверно, наши праотцы вывели, выверили... Знаете, что Караян, сидя в Северной Италии в горах, когда он скрывался от денацификации, занимался самообразованием? Он совершенно по-новому изучал «Хорошо темперированный клавир». Как пятиголосную фугу умудриться выучить так, чтобы внутренним слухом вести каждый голос, не прерываясь? Это такой закон исполнительства, и пианисты делают точно так же, на интуитивном уровне. Дирижер без слышания этой всей структуры партитуры не может ее озвучить, как бы сильно, интенсивно он не махал руками, не подпрыгивал, еще что-то…Все сводится к простейшей вещи: как ты слышишь внутри, так у тебя звучит оркестр. Я думаю, что если звучит оркестр, то я это знаю. И это знание помогает мне добиться максимально хорошего результата.

-Нужно еще уметь передать свое слышание оркестру…

-А это уже как раз то, чему учат в дирижерском классе. Скажем, дают направление. Научить ничему нельзя – можно только научиться. Недаром же есть целый образовательный проект, который называется «оперно-симфонический факультет». Выражать звук, уметь его вести – это все относится к процессу образовательному. Конечно, недостаточно только слышать, важно еще это реализовать. Еще важно заставить людей так же любить то, что делаешь ты, чтобы они играли с такими же горящими глазами…Это уже очень сложно. Как это удается, я понятия не имею, честно. Но, когда ты искренен в своих порывах, и когда ты честно приходишь на репетицию, и формируешь вокруг себя такую же среду, когда ты не отбываешь номер, а погружаешься с головой в это музыкальное пространство, да, это тоже одно из слагаемых такого эффекта.

-Надо иметь сильную энергетику, мне кажется..Ваш оркестр – коллектив из более чем 100 человек. Каждый из них считает себя творческой личностью. Как их заставить слушать и слышать друг друга?

-Их заставить невозможно. Здесь, понимаете, смотря о чем мы хотим говорить. Если о методиках, то их очень много. Первое, это мы уже сказали, нужен какой-то дух, нужна высокая цель. Чтобы все поверили в эту цель и пошли. Во-вторых, конечно, ты должен знать чуть больше, чем твои музыканты, и обладать авторитетом, который тоже складывается не только из знаний нот. Ведь что такое авторитет? Это способность руководителя нести ответственность за людей, которые в оркестре исполняют свои партии. Русские оркестры всегда строились по принципу, который красиво определил Темирканов: «Дирижер - слуга царю, отец солдатам». Он обязан создать не только творческую среду, но и дать артистам возможность почувствовать себя людьми. Когда человек зарабатывает 10 тысяч рублей в месяц, даже четыре года назад, это очень маленькие средства. Значит, надо было озаботиться глобальным вопросом, а как сделать так, чтобы музыканты не бегали с выпученными глазами на подработки,  а полностью погрузились в свою работу. То есть не только что-то предлагать, а создавать условия.

Когда ты добиваешься того, что у них есть возможность работать на одном месте и отдаваться этой работе полностью, только тогда ты начинаешь добиваться качества внутри. Ставишь какую-то симфонию и пошагово объясняешь, что для того, чтобы это прозвучало, надо сделать сначала это, потом то…Как в школе – есть первый класс, второй, третий, и это неизбежный процесс. Он очень интересный, увлекательный, если суметь его подать, чтобы это не было скучной сухой математикой, чтобы держало людей на работе не силой, а интересом. И, когда ты ставишь уже интересные сочинения музыкальные, и они сами начинают слышать, что у них не получается, ты им объясняешь, что не получается потому, что каждый – сам за себя, а мы – оркестр, мы одно целое. Оркестр – это другая организация, оркестр – это монолит. То есть прелесть этой всей затеи заключается в том, что Казань – уникальный город, имеющий полную инфраструктуру музыкального образования, и это огромное преимущество казанского оркестра перед многими региональными, хотя есть и в Новосибирске, и в Екатеринбурге прекрасные консерватории, которые так же пестуют кадры. Но оркестры -  разные, где-то таких условий нет, где-то они прекрасные. Казань в этом смысле – в большом преимуществе. И моя задача как человека, которого наняли поднять оркестр, - сделать это возможным силами музыкантов, получивших образование в Казани. Это самое важное. При том гранте, который нам выделил Президент республики, можно бы было легионеров приглашать, и без всяких проблем жить и радоваться жизни... У меня было очень ясное представление о том, что надо развивать национальную исполнительскую школу, и мы это делаем, потому что из 106 человек только двое не из Казани, остальные выпускники Казанской консерватории.

-А как вы сами восприняли Казань? Тут же особенные традиции, культура…

-Казань – изумительный город, с прекрасными музыкальными традициями. Театры, музеи... Один Кремль чего стоит! А за четыре года Казань еще лучше стала. Позитивного много. Но самое главное – там есть работа. Знаете, один мэтр спросил студентов -  «Самое главное, что должно быть у дирижера?». Один говорит, что мануальная техника, другой – что идейно-художественный замысел, а он отвечает: «Все вы дураки. Самое главное, что должно быть у дирижера – это место работы». В Казани созданы совершенно уникальные условия, и это бесценно для оркестра и его развития, для меня, как руководителя. Татары сделали огромный рывок в спорте. Вот по этим же лекалам руководство решило развивать культуру. И, с учетом того, что татары трудолюбивые, дисциплинированные, аккуратные, они добиваются таких результатов, и я думаю, что самое главное доказательство этого – как раз то, что Вы сказали про оркестр. Мне это приятно слышать. Но это, конечно, совокупность обстоятельств: есть цель, есть задача, есть огромное желание добиваться, выходить на мировой уровень. Есть не просто слова, а реальные средства для этого и очень доброжелательный контроль за тем, что происходит. На самотек ничего не пускается, все четко отслеживается, поправляется и так далее. Работать в таком месте приятно, и радостно видеть результаты коллективного творчества. Ты видишь реакцию людей, понимаешь, что это нужно по-настоящему, и это сильно вдохновляет и помогает двигаться вперед, несмотря ни на какие бесконечные сложности.

-Вы себя называли неоднократно в разных интервью диктатором…Неужели вы и впрямь диктатор?

-Я – сам себя? Ну, да, скорее я – диктатор. Потому что без диктата невозможно добиться результата. Никакого, к сожалению. Это факт. Мы ведь говорим о российских реалиях. Все остальное – это иллюзия. С точки зрения отношений – да, какая-то выверенная форма такой «суверенной диктатуры», которая строится, в первую очередь, на уважении к людям. Это очень важная деталь. Руководитель, создавая условия для работы, должен думать о том, чтобы его подчиненные были сытыми, отдохнувшими, в тонусе, и это – неизбежно. Но, создавая эти условия, я очень жестко требую и всегда добиваюсь максимального результата. Я пробовал разные формы общения, и понимаете, это невозможно – больше шутить, показывать, что ты в благостном настроении. Чем чаще ты даешь людям понять, что ты – «как бы демократ», тут же, моментально, начинаются какие-то сбои... У меня нет времени на какие-то эксперименты. Наверно, самая оптимальная форма -  уважительное отношение, но при этом нужна жесткая дисциплина внутри и требования максимальной отдачи. Я сам на концерте никогда не дирижирую в «пол руки», где бы это ни было. Я всегда это делаю с полной отдачей и требую от ребят того же. Кстати говоря, примеров этому очень много, мы видим, как Гергиев работает, и я знаю, что ни на одном концерте он не дирижирует, расслабившись…Это такой стиль, и я стараюсь его придерживаться. Поэтому диктатура – да, но что касается самого дирижирования – зависит от музыки, которую в тот или иной момент делаешь.

-А ваша стихия какая? Самая любимая музыка, которую играете с наслаждением?

-Конечно, это Рахманинов, Чайковский и Шостакович.

-То есть русские композиторы?

-Ну, почему же, я обожаю Малера дирижировать... И очень люблю Бетховена. Я очень люблю оперу. Я просто очень люблю хорошую музыку! А она была и есть в разных стилях. В современной музыке очень много хорошей, настоящей, яркой…. Вот, к примеру, один из наших фестивалей — имени Софии Губайдулиной.

-Я как раз хотела про него спросить…

-Это ведь тоже на поверхности лежало. Губайдулина родилась в Чистополе, это час от Казани, жила она и училась в Казани. Сейчас силами властей городских, и лично мэра Ильсура Метшина, молодого яркого руководителя, полностью реконструирован и восстановлен Дом-музей, в котором сейчас работает Центр современной музыки им.Губайдулиной. В 2011 году был 80-летний юбилей Софии Асгатовны, мы ее пригласили в Казань, она, к счастью, нам не отказала, и к ее приезду был приурочен фестиваль.  Это такая площадка всех возможных современных стилей музыки, и за четыре года работы фестиваля мы сыграли огромное количество казанских премьер. Наверно, самая главная идея этого фестиваля в том, чтобы исполнялась современная музыка, которая до этого нигде не звучала. Причем она собирает огромные залы, это тоже привлекает слушателей, и, к нашему счастью, имя Губайдулиной здесь тоже сыграло большую роль.

-Но ведь современная музыка сложна как для восприятия слушателями, так и для исполнения.

-Современная музыка сложна только тогда, когда автор сидит на репетиции в зале, особенно если это такой автор, как Рыбников, Губайдулина или Канчели, который не пропускает ни одного полутона. Тогда это сложно в репетиционном процессе. Но опять-таки, все же зависит от качества этой музыки. Есть подобие музыки. А есть настоящая поэзия музыкальная. Мне кажется, тут нет никакой сложности.

-А в репертуар вашего оркестра современная музыка входит?

-Конечно.

-Как вы формируете репертуар?

-Зависит от ряда факторов. Во-первых, существует целый пласт – это музыка композиторов Татарстана. Этот оркестр создавался для того, чтобы эту музыку исполнять. Мы тесно работаем с Союзом композиторов, ежегодно делаем концерты премьер и молодых, и уже маститых татарских композиторов — это одно из направлений деятельности оркестра. Все, что касается классического репертуара — моя прерогатива, и формируется это по принципу фестивалей, потому что, если рахлинский фестиваль – в основном западная классика, то рахманиновский – это в основном русская классика. Если это губайдулинский фестиваль, то современная музыка, ну, а если оперный – то, конечно, это опера в тех или иных проявлениях.

-У вас даже оперный фестиваль есть?

-Конечно! Под открытым небом, который собирает многотысячную аудиторию, в День республики. В этих фестивалях уже принимали участие Дмитрий Хворостовский, Роберто Аланья, Венера Гимадиева, Люба Казарновская… А дальше – сезон остается, плюс еще совместный с Московской филармонией проект «Творческое открытие», там, где участвуют совсем молодые музыканты,  и «Денис Мацуев у друзей», который стартовал в этом сезоне в октябре прошлого года.  Это были два концерта, которые игрались в Казани, и мы записали их на французском телеканале Медичи ТВ. Резюмируя, это шесть фестивалей, которые уже действуют и будут, я уверен, продолжаться дальше. Одно событие меняет другое, и таким образом формируется сезон. Еще огромный проект, который называется «Достояние республики», который целиком и полностью уходит под исполнительскую и композиторскую татарскую школу. В рамках этого проекта мы организовали молодежный оркестр, в котором играют дети из музыкальных школ от 10 до 15 лет. И этот оркестр уже успешно выступал на разных мероприятиях в Казани.

-Если сравнить, каким оркестр был четыре года назад, и каким он стал сейчас, самое главное отличие?

-У них появился свой звуковой почерк.

-А сколько надо вообще времени, чтобы у оркестра появился свой почерк, свой звук? Кто-то говорит, что лет 15, не меньше?

-Ой...Ну, я не знаю…Караян говорил, что ему потребовалось гораздо больше лет. Мравинский – я не помню, чтобы он говорил на эту тему, но, если бы он рассуждал, он бы сказал, что ему понадобилось лет 50. Мне этот процесс кажется бесконечным, как свет, как материя, как космос….Ведь совершенства не существует, есть только стремление к нему, правда? Поэтому, если сравнивать оркестр, который был четыре года назад, с тем, который сегодня, могу сказать, что в том качестве, в котором оркестр находился тогда, он бы не смог, при всем желании, имея возможность платить приглашенным солистам-музыкантам высокие гонорары, сделать того, что может сейчас наш оркестр сегодняшний.  Ни один уважающий себя музыкант не станет играть рядом с оркестром, который сбивается и не попадает в ноты. Это первое. Второе, конечно, это наша интернациональная деятельность – записи на Sony и на Mezzo…Там ведь есть определенные критерии качества, без соблюдения которых ты даже мечтать не можешь, чтобы с тобой говорили. Там чудовищные технические параметры, и ты должен этому соответствовать. Вот в чем разница — ее сегодня можно потрогать руками. Вот диск Master Medici или Mezzo, и это реально ощутимый результат. Сегодня мы играем с Мацуевым, Князевым, Герзмава, Аланьей, Хворостовским, Луганским, я всех и не перечислю, но только эти имена уже говорят сами за себя.

И эти великолепные артисты очень любят наш оркестр, они нас поддерживают и морально, и с удовольствием приглашают в свои проекты. И не потому, что я их прошу. Они знают, что мы – надежные партнеры, и этот оркестр не стыдно показать в любой точке земного шара. И я горжусь тем, что, когда Мацуеву вручали звание «Посол мира» в ЮНЕСКО, мы были вместе с ним в тот момент на сцене. Факты сами за себя говорят. Для людей, которые понимают, как это складывается и делается, все очень показательно. Для людей, которые считают, что все можно сделать за деньги, я хочу сказать только, что это -  страшная иллюзия.

-Кстати, приближается юбилейный сезон — оркестру скоро исполняется 50 лет?

-Да, юбилей оркестра —  в 2017 году  в апреле. Именно 10 апреля 1967 года был исполнен первый концерт, который считается исторической точкой отсчета. До юбилея еще надо дожить. Но мы уже сейчас готовимся к этому, конечно. Думаю, нас ждет очень насыщенный событиями сезон, тем более, это совпадает со 150-летием Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, и есть кое-какие идеи. Так что грядут очень большие события, и нам расслабляться некогда.

-А кем вы мечтали в детстве стать?

-Я себя очень смутно помню в самом детстве. Единственное, что я помню - я жил тогда в Таганроге, и, когда меня бабушка отправляла за хлебом, или, когда я шел из школы домой, я все время давал интервью…

-Кому???

-Да так, про себя...Вот это я помню, честно. А кем я хотел стать? В те годы я не думал. Это уже потом было, у меня вообще все немножко позже, чем у других. Наверно, поэтому и мечты стали формироваться позже, и воплощение как-то затянулось. Ну, не важно, когда. Важно – что.

-И какие же это мечты?

-Я очень точно знаю, чего я хочу, но я вам об этом не скажу, потому что, если говоришь, то это не сбывается…Пожалуй, главная моя мечта – которую мне не стыдно открыть — это сохранить в себе способность к самосовершенствованию. Бесконечную. На сколько Бог даст, на сколько сил хватит, потому что все остальное – это производное того, чем ты наполнен. В какой-то момент происходит такая остановка, и человек считает, что он добился всего...Вот этого мне бы очень не хотелось. Точнее, мне бы очень хотелось, чтобы у меня такого не было. В любом случае твое внутреннее содержание определяет то, что происходит вокруг тебя: с  кем ты работаешь, где ты работаешь, насколько на тебя можно положиться, и так далее. Наверно, это самое важное, все остальное — преходяще, уходяще. А это — всегда с тобой, и твое внутреннее слышание у тебя никто никогда не может отобрать, забрать или на него как-то повлиять. Для меня это самое важное.

Беседовала Ирина ШЫМЧАК
Фото автора
также использованы фото из архива Симфонического оркестра Республики Татарстан

« назад