Прозрения Рахманинова

Традиционный, XIII фестиваль «Белая сирень», посвященный рахманиновской музыке и ее контексту, открылся 14 мая в казанском Государственном Большом концертном зале имени Салиха Сайдашева русскими партитурами рубежа XIX–ХХ веков. Все – прославленные: «Жар-Птица» Стравинского, «Прометей» Скрябина… Но все-таки не зря смотр носит имя не их авторов, а Рахманинова: выскажу, может быть, рискованную мысль, но в чем-то Сергей Васильевич смотрел дальше и глубже даже своих конгениальных коллег. Причем уже в юношеской Первой симфонии. По крайней мере так подумалось после ее интерпретации Государственным академическим симфоническим оркестром Республики Татарстан и приглашенным на эту программу московским маэстро Валерием Полянским.

Отмечу красивый жест фестиваля, предоставившего первый вечер праздника одному из патриархов отечественной дирижерской школы, месяц назад отметившему 75-летие. И в каком-то смысле этот концерт можно считать выражением творческого кредо Валерия Кузьмича. Прежде всего как русского дирижера и как исполнителя, которому близки все стержневые направления музыкального искусства.

Начали со Стравинского. Самого младшего из представленных в программе мастеров. Впрочем, в определенном соответствии со своей «монументальной» природой (вы ведь видели маэстро за пультом?) Полянский подал молодого Игоря Федоровича с этакой «важной» расстановкой. Например во вступлении, которое– вот парадокс, но и мастерство дирижера! – от еще большей, чем привычно, сдержанности темпа обрело особую наглядность в передаче заторможенных, сумеречных движений, с какими в балете заполоняют сцену ночные персонажи этой готической сказки. А вот в пламенеющих вихрях флейт и кларнетов следующей части – Вариаций Жар-Птицы – Игорь Федорович явился скорее восприимчивым учеником Скрябина (каковым формально, конечно, не являлся, но не впечатлиться творчеством русского музыкального космиста, разумеется, тоже не мог). Зато в ласковом гобойном мелодизме «Хоровода царевен» у Полянского зазвучало даже что-то рахманиновское – неожиданно, правда? Хотя как в ту пору было избежать и такого влияния… Но уж в злом рявканье меди «Поганого пляса Кащеева царства», волшебном импрессионизме Колыбельной и «билибинском» сверкании финала Стравинский предстал во всей уникальности своих красок. Если б еще придать чуть больше движения этому «самому мажорному из всех мажорных финалов», как то делает, допустим, Валерий Гергиев…

Затем настал черед того самого «русского космиста» Скрябина. Признаюсь, мне всегда казалось, что как со своими светомузыкальными прозрениями Александр Николаевич не нашел в тогдашней технике адекватного ответа, так и в симфоническом оркестре ему не хватало «звездных» тембров, которые он, вероятно, слышал внутренним слухом. И футуристический «прометеев аккорд» в начале знаменитой «Поэмы огня», равно как мистический, будто сквозь миллиарды световых лет доносящийся до нас зов шести засурдиненных валторн или пугающе-восторгающие своей квартовой странностью скачки-протуберанцы труб – лишь намек на то, как фантастически могла бы звучать скрябинская партитура, живи автор в позднейшие эпохи.

В этом смысле всякое истинно художественное исполнение «Прометея» – борьба с излишней «материальностью» традиционной симфонической фактуры. Полянский и ГАСО провели эту борьбу с честью. Хотя поначалу и казалось, что некоторая сумрачная обыденность звучания принижает полет этой музыки. Здесь отмечу важный вклад пианистки Татьяны Полянской, прошедшей по лезвию ножа и избежавшей как совсем уж безумной экзальтации (помню одно из исполнений Мацуева, фонтанировавшее прямо-таки джазовой энергией, казалось, вот-вот начнется чистый Гершвин), так и аккуратистски-этюдного воспроизведения этих «флуоресцирующих» пассажей-всполохов. А чем ближе к коде, тем властнее заявляли свои права струнные, вытягивая из коротких лейтмотивов экстатические гимны, в самом конце сливающиеся с апофеозом хора (Государственный камерный хор РТ под руководством Миляуши Таминдаровой).

Ну и Первая симфония Рахманинова. Говоря о которой, невозможно не вспомнить ее трагическую историю: провал первого исполнения то ли от небрежности дирижировавшего в тот вечер Глазунова, то ли из-за просчетов самого композитора – гениального, но еще недостаточно опытного. Последовавшая затем тяжелая депрессия и творческое молчание, лишь через три года героически преодоленные сочинением великого Второго концерта. Твердое решение Сергея Васильевича даже не пытаться спасти «безнадежный» опус редактурой и никогда его впоследствии не играть, так что первое исполнение восстановленной по голосам партитуры состоялось лишь после смерти автора в 1945 году в Советском Союзе…

…Богатырское вступление, говорящее о композиторской хватке не слабее Бородина. А дальше – типичная рахманиновская тема-ход, мелодия-горизонт, песня начала громадного пути, о котором расскажет все последующее сочинение. Здесь уже угадано неотступное впоследствии для Сергея Васильевича единство – древние русские распевы, удивительным, но органичным образом сплетены с европейским средневековым гимном Diesirae, «День гнева». Сочетание воли и рока, ни к какому национальному характеру, кроме русского, с такой определенностью не приложимое. И прослеживаемое во всех главных партитурах Рахманинова, вплоть до последней – «Симфонических танцев».А контрастом к этой главной теме служит томящая страстью, откуда-то с Востока (посмотрите на «скифские» глаза композитора) прилетевшая лирика – чем не Кащеевна, тоскующая в темном царстве своего деспотического отца? И это за 7 лет до «Кащея» Римского-Корсакова, за полтора десятка – до «Жар-Птицы» Стравинского!

А вторая часть, скерцо – разве не эскиз будущей симфонической фантазии «Утес»: с проносящимися по небу облачками – совсем легкими флейтово-гобойными, потемнее – валторновыми, со смятенным средним разделом, где опять не обошлось без Diesirae, а ироничный вальс вполне можно представить себе где-нибудь в саркастическом симфоническом полотне Малера, а то и Шостаковича.

Третья часть – вновь трудно отогнать ассоциацию со страстной дочерью Кащея и ее мертвящим окружением (томные деревяные духовые, противопоставленные тревожной морзянке труб и мрачным басам). И это же, по ритму – вальс-бостон, который так полюбит Сергей Васильевич в своих поздних работах, слыша в нем тоску по тому и тем, с кем безвозвратно разлучила судьба: по Родине, оставшимся там близким...

Наконец финал, где громы и молнии предыдущих частей превратились в созидательную силу. И вновь – чисто рахманиновская находка: хоровая по складу тема, которая одновременно, по ритму – богатырский пляс, а еще – могучий колокольный перезвон. Уникальный синтез, примеры которого впоследствии дадут Всенощная, Вторая симфония, Третий концерт…А здесь, в Первой, ему на смену идет экстаз мятущейся восточной страсти (сколько здесь и скрябинских аллюзий – опять же задолго до главных партитур самого Александра Николаевича). И самое удивительное – кода, будто низвергающая нас вновь в Кащеево царство, которое мы, казалось, победили. Но нет, то именно наша победа, доставшаяся сверхчеловеческой ценой, а потому и прекрасная, и страшная, как финальный мажор Первой симфонии.

Потрясающий образ России! Предвидение триумфальной и страдальческой судьбы страны на столетие вперед. Замечу, автору – 22 года. И такое сочинение провалилось?! Специально узнаю – не в чьей-либо позднейшей редактуре (а такие делались) исполнялось произведение. Нет – в изначальном авторском варианте, слышу ответ.

Таков Рахманинов. И таков ГАСО Татарстана с его снайперским стилистическим чутьем, позволяющим мгновенно схватывать импульсы дирижера. С колоссальным энтузиазмом его музыкантов: я имел возможность наблюдать крупные планы и видел, какой это громадный и, без преувеличения, виртуозный труд – сыграть те же сметающе-созидающие струнные пассажи финала, одеть его в сверкающие фанфарные одежды меди и воздушное сияние деревянных духовых.

И такой контакт маэстро с коллективом был в каждом сочинении вечера.

Завидую публике, которой в последующих программах фестиваля еще предстоит услышать и его фортепианные концерты (солисты Борис Березовский и Лев Бакиров, дирижеры Клеман Нонсье и Кристофер Чен), и упомянутый «Утес», и даже музыку Шнитке, где, как выясняется, тоже слышны рахманиновские отражения (Денис Мацуев), и, конечно, «Симфонические танцы» под управлением главы ГАСО РТ и автора идеи фестиваля Александра Сладковского. Кстати, в этой партитуре (в коде первой части) Сергей Васильевич, итожа пройденный путь, с ностальгической улыбкой вспоминает начальную тему Первой симфонии. Кто знает, проживи он подольше, может быть, «простил» бы и все гениальное сочинение?

Источник: "Труд"