Государственный академический симфонический оркестр Республики Татарстан впервые исполнил Симфонию № 2 «Воскресение» Густава Малера. За историческим событием наблюдал культурный обозреватель «Казанского репортёра».

Говорят, когда в детстве Малера спросили, кем он хочет быть, когда вырастет, будущий композитор ответил: «Мучеником». Ему это удалось. В детстве он трагически переживал бесконечные ссоры собственных родителей. Шесть братьев и сестёр Густава умерли в детском возрасте. Двадцатишестилетняя сестра Леопольдина скончалась от опухоли головного мозга, а брат Отто – застрелился в возрасте двадцати одного года. Сам Густав в раннем возрасте перенес ревматический полиартрит и приобрёл на всю оставшуюся жизнь серьёзные нарушения в двигательной функции. Девушка, с которой у него возникли романтические отношения, без объяснения причин рассталась с жизнью. Уже в двадцатилетнем возрасте начинающий композитор признался: «Какой же ещё у меня остаётся выход, кроме самоубийства?.. Но вот солнце мне улыбнется – и лёд в моём сердце тает, я снова вижу голубое небо… и мой язвительный смех разрешается слезами любви. И я не могу не любить этот мир с его обманом и легкомыслием, с его вечным смехом».

Напряжённая работа лишь усугубляла положение. С разницей в несколько месяцев умерли его отец, мать и сестра Леопольдина. Малеру стала мерещиться собственная смерть. Галлюцинации, в которых он явственно видел себя на погребальных носилках в окружении цветов, вдохновили двадцатисемилетнего Густава на сочинение того, что впоследствии стало первой частью Второй симфонии, – Todtenfeier (Похоронный обряд).

Свою жизнь и музыку Малер воспринимал как одно целое.

Он сочинял Симфонию № 2 c-moll Auferstehung (Воскресение) в течение семи лет.

Пятичастное повествование начинается зловещим тремоло, из которого вырываются обрывочные гаммы из басов. Они уступают место прерывистым арпеджио, поверх которых вступает основная мелодия сонатной формы первой части в гобоях и английском рожке. Маэстро Александр Сладковский чрезвычайно напряжён. Он весь как сгусток энергии, готовой в любой момент к тому самому Большому Взрыву, которым современные исследователи космоса описывают ранние стадии развития Вселенной. И это в полной мере коррелирует с осознанием главным дирижёром и художественным руководителем Государственного академического симфонического оркестра Республики Татарстан профессором Сладковским музыки Малера – «это абсолютная бездна, космос».

Стоя на краю этой бездны, маэстро настороженно всматривается в её глубины. Мрачные басовые гаммы, перемежающиеся грохотом перкуссии и медных духовых, объявляют эфемерным тот лиризм, что нет-нет да и возникнет среди похоронного марша. «Почему ты жил? Почему страдал? Неужели всё это – только огромная страшная шутка?» – вопрошает сам себя Малер, заявляя, что здесь он хоронит героя своей Первой ре-мажорной симфонии. Вопросы о смысле существования и ценности жизни не отпускают композитора.

– Я очень подробно, под лупой вычитываю и изучаю все ремарки Малера, благо читаю по-немецки как по-русски, впитываю всю информацию из партитуры, – приоткрыл свои тайны Александр Витальевич. – Там встречаются такие мельчайшие детали, которые иногда кажутся даже немножко странными. Музыка говорит сама за себя. Эта Симфония говорит о сегодняшнем дне всё самое главное. Несмотря на ужасы и катастрофы, борьбу не на жизнь, а на смерть, выраженные в музыке в тональных обрушениях, в конце появляется надежда на возрождение.

Так вслед за Леонардом Бернстайном, сказавшем: «Только спустя пятьдесят, шестьдесят, семьдесят лет мировых разрушений… мы можем, в конце концов, слушать музыку Малера и понимать, что она предсказывала всё это», маэстро Сладковский смог почувствовать и выразить провидческую апокалиптичность австрийского композитора.

Музыка, полная титанической мощи, обрушивалась на зал, вдавливала слушателей в кресла, заставляла сердца трепетать в смутном предчувствии. Сколь не повторялось бы музыковедами программное изложение произведения, как и на этот раз сделано было Ириной Тушинцевой, как всегда блестяще предварившей исполнение Второй симфонии, всякий раз остаётся «ниша» для собственного прочтения композиторского замысла. Впрочем, Малер утверждал: «Я бы считал свою работу полностью проваленной, если бы счёл необходимым дать людям хотя бы намёк на последовательность её настроений. В моей концепции работы я никоим образом не был заинтересован в подробном изложении события, а скорее в ощущении».

Сладковский и сам словно пребывал в сложном философическом раздумье над экзистенциальными вопросами, поставленными в Симфонии. Он то неистово взлетал над подиумом и только запонки молниями блистали, вычерчивая траекторию сильных рук маэстро, то замирал, словно получив неожиданную разгадку предвечной тайны, и неспешно вёл за собой доверившихся ему оркестрантов.

«Мы должны что-то ответить на эти вопросы, если хотим продолжать жить...», – взывал к современникам Малер. И Сладковский убеждён, что композитор уже сам дал столь важные всем нам ответы:

– Сейчас Вторую играть совершенно необходимо. Имеющие уши да услышат здесь всё, что нужно.

Малер описал вторую часть Andante как воспоминание о счастливых днях из жизни ушедшего и меланхолическую грусть об утраченной невинности. Спокойный, размеренный характер музыки рождает контраст с пережитым ранее. Легко, грациозно и чуть-чуть лукаво звучит у скрипок изящная мелодия лендлера – старинного австро-германского народного танца. Маэстро улыбается оркестрантам, и улыбка эта блуждает по ним как солнечный луч, чистый и безмятежный, материализуясь в звуках Симфонии.

Третья часть – In ruhig fließender Bewegung (В спокойном плавном движении) – тоже лендлер, но совершенно иного плана. Малер сосредотачивается на создании ощущения бурлящей энергии постоянным ритмическим движением, завихряющимися мелодиями и диссонансом. Композитор иронизирует здесь над легендой об Антонии Падуанском, проповедовавшим рыбам: выслушав увещевания, щуки по-прежнему остаются ворами, угри – сладострастниками, а карпы – пожирателями.

Грохот медных духовых инструментов и литавр, за которым следует продолжительный свист флейты, предвещает контрастную центральную часть. Волнообразность мелодии, её непрерывная и ускользающая тема – насмешлива. Она словно подчёркивает неизменность развращённого мира: пёстрое и гротескное многоголосие деревянных духовых и сутолока смычковых инструментов лишь мутят воду, не давая мелодии осмысленно расти и развиваться. Ритм прерывается как бы случайными, несвязанными темами и растворяется в мгновенном хаосе.

Вся гамма чувств, заложенных Малером в это произведение, в четвёртой части – Urlicht (Первозданный свет) – была подчёркнута не только инструментально, но и голосом. В одном из его писем есть ключ к пониманию этого шага: «Если я задумываю большое симфоническое полотно, всегда наступает момент, когда я должен привлечь Слово, как носителя моей музыкальной идеи». Голос как ещё один инструмент оркестра, как сильнейшее выразительно средство, а не как вербальный толкователь музыкальных смыслов.

Густав Малер включает в эту и следующую часть сопрано и меццо-сопрано, на премьерном для Государственного академического симфонического оркестра РТ исполнении эти партии доверили солистам Большого театра Анне Аглатовой и Агунде Кулаевой.

– Достаточно тяжёлый, но интересный текст у нас, – сказала Агунда Елкановна. – Хоровая партия не смогла бы его донести так, как это делают две солистки. И очень приятно, что это женские голоса: мы от лица Богоматери можем сказать какие-то очень важные слова, без участия мужчин.

Человек обречён на великую нужду!

Человек обречён на великую боль!

Лучше было бы мне находиться на небесах.

Вот вышел я на широкую дорогу;

Вот пришёл ангелочек и захотел отослать меня.

О нет, меня нельзя отослать.

Я от Бога и вернусь к Богу.

Милый Бог даст мне лучик света,

Будет светить мне вплоть до вечной блаженной жизни, – только струнные и отдельные ходы двух труб сопровождают голос солистки, приглашающей задуматься над вопросом: «Зачем ты жил? Имеет ли всё это какую-нибудь ценность?» После гротескового изображения мира это раздумье звучит особенно скорбно.

Напряжённейшее, исступлённое фортиссимо tutti оркестра открывает финальную часть Симфонии – Im Tempo des Scherzos (В темпе скерцо). В качестве ответа Малер предлагает медленное, но неуклонное восхождение – от таинственного, едва слышного хорала «Верь, моё сердце, о верь: ничто для тебя не потеряно! Твоё, – да, твоё – то, к чему ты стремилось!» к сияющей вершине «Умру, чтобы жить!»

– Об этом не принято говорить, но Малер во Второй симфонии включил хор после того, как Бетховен написал свою Девятую симфонию, – уточнила Агунда Кулаева. – У него был такой небольшой комплекс. Когда он сходил на похороны своего друга дирижёра и пианиста Ганса фон Бюлова, и там хор под аккомпанемент органа запел хорал на слова Фридриха Готлиба Клопштока «Du wirst auferstehen!» – «Ты воскреснешь!», Малер решил вставить в свою Симфонию хор. Как и в финале Девятой симфонии Бетховена.

Хоровая партия Второй симфонии Густава Малера прозвучала в исполнении Академического Большого хора «Мастера хорового пения» радио «Орфей» под управлением Льва Конторовича.

– В Казани мы уже постоянные гости, – улыбнулся его директор Вячеслав Агафонников. – Меня всегда ребята спрашивают: когда в Казань едем, в какой месяц? Здесь, во-первых, потрясающий зал, во-вторых, фантастический оркестр и, в-третьих, наш любимый маэстро. Здесь акустика позволяет услышать хор даже за фактурой оркестра, не требуется никого подзвучивать.

Невероятность произведения ещё и в том, что впервые за всю практику симфонической композиции герой произведения умирает в самом его начале, музыка наполнена яркими описаниями Страшного суда, но при этом концепция сочинения чрезвычайно светла и оптимистична. Малер полагал, что «симфония должна вмещать в себя всё». Создаваемый им мир, его Вселенная была не вне человека, а внутри его. Только обустроив свою душу и упорядочив свои мысли мы можем воскреснуть к новой жизни.

Маэстро, находящийся сейчас в стадии обретения нового этапа своего развития, именно так и трактовал малеровскую Симфонию.И, кажется, сам перенёс это мучительное обновление. Крупные капли пота стекали по его лбу как свидетельство высочайшего внутреннего напряжения. Он даже намеченный bis – «Хризантемы» Джакомо Пуччини – не решился исполнить, хотя ноты у музыкантов уже лежали на пюпитрах:

– Мы сегодня были во всеоружии, собрали очень сильную команду, но всё равно волновался так, будто первый раз вышел на эту сцену. Невероятно тяжело было поднять Вторую симфонию…

Зрительские овации долго не смолкали. И это была не простая вежливость по отношению к музыкантам. Это была искренняя благодарность за возможность обретения света, если, конечно, мы осмелимся пойти по намеченному во Второй симфонии пути.

Источник: "Казанский репортер"

« назад