Рахманинов победил депрессию

Открытие зала «Зарядье» подарило Москве вереницу мощных дебютов – первых выступлений на этой сцене ведущих коллективов и солистов. Это мариинцы под управлением Валерия Гергиева, Российский национальный оркестр Михаила Плетнева, пианист Даниил Трифонов… 4 октября эстафету приняли один из самых востребованных в мире российских оркестров – Государственный симфонический оркестр Республики Татарстан под управлением Александра Сладковского и известный пианист Алексей Володин. Звучал Рахманинов, актуальный и в нынешний год своего 145-летия, и всегда. Созвездие уникальных имен родило событие большой яркости.
Рахманинов для любого русского дирижера – отдельная тема, а для Сладковского в особенности: творчеству Сергея Васильевича посвящен один из главных фестивалей, которые регулярно проводит ГСО на своей родной казанской площадке: «Белая сирень». Кстати, на будущий год в празднике примет участие и нынешний солист. А сейчас музыканты естественно вписались в афишу рахманиновского фестиваля «Зарядья»– первого из крупных проектов, которые выдвинул и осуществляет новый зал. Программу они назвали «Кризис и расцвет».
Начали Первой симфонией. В этом уже можно увидеть нестандартный жест: гораздо чаще исполнители обращаются ко Второй и Третьей. Да, до такого высочайшего мелодического полета, как во Второй, до такого вселенского символа рока, как в Третьей, композитору еще предстояло дойти. Но могучие семена были посеяны именно здесь, в партитуре 23-летнего юноши. Известна драматичная судьба произведения, на первом исполнении в 1897 году под управлением Глазунова провалившегося – как самокритично считал Рахманинов, не только из-за плохой подготовки исполнителей, но из-за недостатков  самой партитуры. «Там есть кой-где недурная музыка, но есть и много слабого, детского, натянутого, выспреннего; Симфония очень плохо инструментована» – его собственные жесткие слова, написанные 20 лет спустя. Он запретил исполнять произведение при его жизни, партитуру уничтожил. Но в 1945-м ее собрали из оркестровых голосов – и выяснилось, что это музыка с огромным образным, эмоциональным потенциалом, однако таким, который не сам дается в руки дирижеру: интерпретатор должен проявить волю, чтобы правильно выстроить драматургию, расставить акценты, заставить сверкать красками оркестр и убедить слушателя в цельности симфонической концепции. Иными словами, Первая стала своеобразным пробным камнем, на котором проверялось мастерство дирижеров. Этот экзамен блестяще выдержали Александр Гаук, Геннадий Рождественский, Евгений Светланов…

Его выдержали и ГСО с Александром Сладковским. Уже первые фразы задали нужный тон высокой звуковой и эмоциональной плотности, так характерный для Рахманинова, пишет ли он активно-созидательную главную тему первого аллегро, чья импульсивность подобна движениям резца скульптора, или мечтательную побочную, эмоциональный заряд которой выливается в ослепительно-сверкающую скрипичную кантилену…
В вихрь разработки казанцы вложили столько огня, что пришла на память даже аналогичная часть Шестой симфонии Чайковского – которой, скорее всего, юный почитатель Петра Ильича и вдохновлялся… Императивные валторны с подобием темы Dies irae (которая станет стержневой, почти навязчивой музыкальной идеей всех поздних сочинений), «цыганское» соло первой скрипки – вот только немногие из тембровых изюминок второй части (скерцо).
Кларнетовая песня, флейтовый исповедальный рассказ – все эти голоса третьей части, как ручейки, постепенно сливаются со струнными в единую реку кантилены – одной из самых широких и страстных у молодого Рахманинова.
Наконец, самая сложная часть – финал, открываемый победными фанфарами и гимническим преображением  главной темы первой части, поднимающий на новый градус лирический разлив в побочной, выпускающий в разработке на волю богатырскую плясовую стихию, удивительным образом помноженную на православную хоральность и ликующий ритм колокольного перезвона – чисто рахманиновская находка, потом разрабатываемая им на протяжении всего творчества, вплоть до «Колоколов», «Всенощной», «Симфонических танцев»… Но в коде  вместо, казалось бы, уже предрешенного торжества – вдруг страшный обвал и мучительное, медленное, но неуклонное карабканье медных духовых из этой пропасти в мечущий молнии сопрановый регистр, после чего финальная резкая точка воспринимается как удар маршальского жезла в землю: отсюда не уйдем и победим любой ценой.
И это сочинение обвиняли в невнятности формы, отсутствии ярких тем, чрезмерной сумрачности? Да просто браться за музыку надо с любовью и, конечно, мастерством. Как это сделали казанцы.
После такой партитуры просто НАДО было играть во втором отделении Второй концерт. Он по сути и начинается с того, на чем закончилась Симфония – с набирающего мощь набата  и грандиозной по развороту, мужественно шагающей вверх главной темы. И биографически эти сочинения можно считать связанными в дилогию: неудача симфонии ввергла Рахманинова в трехлетнюю депрессию и творческое молчание, а концерт означал прорыв психологической «блокады» и победу над собственной слабостью.

Правда, солист Алексей Володин начал игру, показалось, очень уж быстро и сильно «педально». И главная струнная тема, при всей своей мужественности, далеко не сразу выбралась из-под задавившей ее массы рояльного рокотания – только на самой верхней своей регистровой макушке. Зато разработку исполнители провели  на замечательном устремлении, а в репризу ворвались с таким задором, что сердце екнуло от восторга! Всегда волнуюсь перед этой репризой: иной исполнитель вдруг темп посадит до грузного граве, другой, наоборот, превратит в галоп. А тут был и рахманиновский полет, и рахманиновская плотность. Лучшее решение даже и трудно себе представить! После этого уже можно было простить исполнителям чрезмерные темповые торможения, хотя сама природа, например, валторновой игры их не склонна была простить – музыкантам, подозреваю, элементарно трудно держать дыхание в такой растянутой мелодической линии, даже послышалась пара мелких киксов…
Излишней тяжестью басов приземлил солист и гипнотическое парение мелодии-песни в начале второй части, отчего звук стал каким-то сухо-ученическим. Может, это для того, чтобы еще невесомей показалось дальнейшее развитие темы, в котором пианист был на высоте?
Начало финала расстроило легким сумбуром между солистом и оркестром, смазавшим эффект того самого колокольно-хорово-плясового триединства, что было найдено в финале Первой симфонии. Но в дальнейшем мне придраться не к чему – именно так, с темповой сумасшедшинкой, и надо играть разработку-репризу главной темы; именно такой вдохновенной и должна быть лирическая тема пианиста, вокруг которой нарастает финальное сверкающее тутти.
После грянувшей овации солист просто не мог уйти без биса – им стала Ре мажорная прелюдия опус 23, чью знойную истому Володин взбодрил непривычно активным разворотом вплоть до откровенного пафоса в кульминации – зато и итоговое благорастворение прозвучало особенно желанным и сладким.
Ну и фирменный росчерк Госоркестра – безбашенный «Стан Тамерлана» из оперы «Легенда о Ельце» друга Сладковского, одного из самых знаменитых сегодняшних русских композиторов Александра Чайковского. Эта ритмически-взрывная музыка заводит любую публику безотказно – зал вскакивает с мест, начинает хлопать и даже покрикивать в такт. Если таким ажиотажем заканчиваются все нынешние концерты «Зарядья», можно порадоваться за новую музыкальную точку Москвы: старт взят высокий.

фото пресс-службы ГСО РТ

Сергей Бирюков

Источник: https://musicseasons.org/raxmaninov-pobedil-depressiyu/