Александр Сладковский: слуга царю, отец солдатам.

Вы выступали в самых знаменитых концертных залах мира. Что для музыканта самое главное в новом зале «Зарядье»?

Акустика. И артистический буфет. (Смеется).

<#URL%3A..%2Ffs%2Fpresses%2F700_fieldfullim%2Ffiles%2Fab.jpg#> 

Вы из семьи музыкантов. Значит ли это, что вы сами хотели заниматься музыкой?

Нет, меня страшно заставляли. Когда мне было пять-шесть лет, бабушка просто силой сажала меня к инструменту. В этом возрасте сложно что-то делать осознанно. Но я к тому времени много музыки уже знал, потому что дома была прекрасная фонотека. Концерт Моцарта для кларнета с оркестром я пел от начала до конца наизусть. Мне даже дедушка сделал кларнет из ватмана. Но я не собирался быть музыкантом. Я в детстве хотел быть переводчиком, дипломатом, в юности — хирургом. А когда мне было шестнадцать, моя учительница Валентина Васильевна Волкова сыграла при мне первый этюд Шопена. Я говорю: «Какая прекрасная музыка! Можно ноты?». Она отвечает: «Сашенька, зачем вам это надо? Не утруждайте себя». А мне так понравилось — я взял и через неделю выучил наизусть. Видимо, все как-то накапливалось в течение нескольких лет — и я уже осознанно пошел не в хирурги, а в музыканты, потому что я без этого жить не могу.

Но к тому времени вы давно учились в военно-музыкальном училище. Кстати, почему именно в военном?

Я жил в Таганроге, родители мои жили очень бедно, а профессия военного была очень престижна и это давало много привилегий в те времена. Во- первых, был шанс уехать из Таганрога — там все было совсем грустно. Такой застывший чеховский пейзаж -— с мухами и поломанными дорогами. Еду тогда возили коробками из Москвы. Просто нечего было есть. И когда я четыре раза в год потом ездил на каникулы из Москвы, мы везли с мамой на несколько месяцев продуктов. У меня не было других шансов покинуть этот город — и моя мама, как любая мама, которая по-настоящему любит своего сына, пошла на определенные жертвы и рассталась со мной, в десять лет отправив меня в военно-музыкальное училище в Москву. Там был колоссальный конкурс, но я его выдержал — и поступил без блата и «звонков».

Досье: «Александр Сладковский, дирижер. Родился 20 октября 1965 года в Таганроге Окончил Московскую военно-музыкальную школу МО СССР по классу трубы, Московскую консерваторию (Военно-дирижёрский факультет) и Санкт- Петербургскую консерваторию им. Н. А. Римского- Корсакова (класс профессора В. А. Чернушенко) В 1999 г. стал лауреатом III Международного конкурса имени С. С. Прокофьева. Награжден Благодарственным письмом Президента РТ за активное участие в строительстве Первого детского хосписа в Республике Татарстан».

Но все-таки музыка ассоциируется прежде всего со свободой, а армия — с дисциплиной...

Если мы говорим об академическом искусстве, о музыке, то без дисциплины не может быть вообще ничего. Мне кажется, в этом сочетании противоречий как раз и кроется секрет. И прежде чем молодой человек по-настоящему постигнет музыку сердцем, у него должны выработаться правильные рефлексы. Они вырабатываются дисциплиной — в семье либо в среде. А в то время армейская среда была особенной: мы все помним петербургскую МедАкадемию (Военно-медицинская академия имени С. М. Кирова, прим.ред) — это был эпицентр культуры и военной интеллигенции. То же самое — военно-дирижерский факультет при Московской консерватории. Это была кузница людей, которые разъезжались потом по всему Советскому Союзу от тундры до пустыни, по лесам, по морям, и несли насколько могли, культуру в массы. Работала система. И детей в военной форме пускали на все концерты бесплатно, это была привилегия. Я в Москве бывал везде -—в Большом театре, в Большом зале Консерватории, в зале имени Чайковского. В 13 лет впервые услышал Темирканова (а 21 год спустя он вручал мне лауреатское звание на конкурсе Прокофьева). А школа жизни, которую я прошел в военно-музыкальной школе, мне потом очень сильно помогала, потому что у меня не было ровной дороги и поддержки. Так получилось, что мне пришлось очень много решений принимать самостоятельно — а там я этому научился. Поэтому я скажу так: всегда есть либо дисциплина и порядок, либо самодурство и полный беспорядок. Я предпочитаю первые два.

О профессии дирижера ходит много легенд, которые отображаются и в кино — от Феллини до телесериалов. Что такое в реальности профессия дирижера? Что самое главное и самое сложное?

Дирижер — это человек, который может взять на себя ответственность. Прежде всего за оркестр, который возглавляет. Природа так устроена: дирижер — слуга царю, отец солдатам. И в первую очередь дирижер — человек, который формирует коллектив. Как скульптор, он убирает лишнее и добавляет необходимое. И в зависимости от его вкуса и степени дарования мы видим похожесть или абсолютную непохожесть бюста. Самое сложное в профессии — не терять баланса разума и чувства. Необходим баланс силы и мягкости, мощи и пианиссимо... Вкус, который определяет трактовку, понимание, ощущение мира — все в совокупности и есть художественная часть дирижерской профессии. Но есть еще интендантская часть — ты должен выигрывать гранты, должен доказывать своим трудом, что именно твоему оркестру надо помогать. Чтобы твой коллектив шел правильным курсом, как огромный корабль, и никакая волна его не могла бы сбить, надо знать метеоусловия, для этого должен быть аналитический центр, и он — только в твоей голове. Все остальные этому помогают. Если могут. Но в конечном итоге, когда этот механизм весь работает, тогда ты имеешь возможность записывать пластинки, записываться на телевидении, играть в лучших залах с лучшими солистами, работать с лучшими продюсерами. Тогда начинается жизнь нормального коллектива, который так или иначе связан с фамилией того или иного лидера, который ведет коллектив через океан.

Понятно, что это очень диктаторская профессия. Но случалось ли вам и считаете ли нужным советоваться со своими музыкантами — в выборе репертуара, например?

Никогда. Если я начну советоваться с музыкантами, что мы будем играть — они на меня посмотрят и скажут: что-то вожак сдал. У каждого своя задача. У музыкантов — воплощать твои идеи как стратега, как полководца. Каждый солдат должен точно знать свою задачу, и от того, насколько хорошо они готовы, зависит успех нашего общего дела. Я отдаю музыкантам на откуп вопросы по качеству игры их коллег. К нам всегда есть желающие поступить на работу — и я говорю своим оркестрантам: это ваша семья, ваш дом, поэтому вы не должны пускать сюда людей, которые могут быть вредны. Но что касается стратегии — нет, конечно, я не советуюсь. Ни с кем.

А когда вы выстраиваете стратегию, учитываете ли вы вкусы публики? Представляете ли вы их?

Да, бесспорно. У нас семь фестивалей, и каждый из них сориентирован на любителей определенной музыки. Например, весной фестиваль «Рахлинские сезоны» — это западная классика, а осенью фестиваль Губайдуллиной — это современная музыка. Рахманиновский фестиваль — классика русская, «Мирас» — музыка татарских композиторов. Есть люди, которые к нам ходят безотносительно того, что мы играем — они просто приходят посмотреть, послушать, повидаться. Люди приходят уже на вибрацию, на звук оркестра. Я стараюсь предложить широчайший спектр в афише — но не путем заигрывания с публикой. А говорить: «Вот мы умеем прыгать и в прыжке брать фа диез третьей октавы, приходите посмотреть, как у нас это по- лучается» — я не буду.

Есть ли у вас профессиональные ночные кошмары?

 Я боюсь быть неоригинальным. (Хохочет). У меня была история во сне. Я стою в Доме Музыки при выходе и рядом со мной стоят Спиваков и Башмет. Я понимаю, что должен сейчас выйти на сцену и играть соло на скрипке. И они мне говорят: «Сашенька, не переживай, все будет хорошо». А я думаю — черт побери, какая честь — два таких монстра стоят рядом, но что я сейчас буду играть?! И просыпаюсь.

В вашей жизни был эпизод связанный совсем с иным искусством — с работой в кино. Как вам работалось с Алексеем Германом-старшим на картине «Хрусталев, машину!»?

Сказать, что я снимался в кино, было бы преувеличением. Я снимался в эпизоде. Я попал к нему на съемки, еще служа в армии. Алексей Юрьевич пришел выбирать типажи. Дело в том, что музыканты оркестра, где я служил, снимались у него в «Лапшине», у него была давняя связь с оркестром Штаба Ленинградского округа, и он приходил туда выбирать типажи. У нас такие были кадры! Вот сейчас вспомнишь — ну просто Брейгель! Я помню, как он выбирал эти лица, как у него в группе висели эти портреты — чудовища (я сейчас говорю не про своих сослуживцев, а про людей, которые должны были в этом фильме составлять визуальный ряд). Герман меня выбрал, и меня пробовали на разные роли, даже чуть ли не на главного героя — мне потом сказали по секрету его помощницы. Очень ему понравилось мое лицо. Съемки фильма шли десять лет, я то поправлялся, то худел, то мы в Кунцеве на даче Сталина снимали, то на Ленфильме — и все это время он ко мне относился с подчеркнутым уважением. Он был уже тогда абсолютно признанным гением, а я был еще мальчишка — но я это уважение чувствовал и это был для меня важный урок. И как он создавал свой фильм — вот этот стереоэффект на черно-белой пленке, с глубиной потрясающей, с деталями — я этому тоже учился. Чтобы в звуке делать то, что он мог сделать кадром. Это же тоже практика, которую ты не прочтешь ни в какой книге. Этого не постигнешь, если к этому не прикоснешься.

<#URL%3A..%2Ffs%2Fpresses%2F700_fieldfullim%2Ffiles%2Fzz.jpg#>

Города, любимые для работы и любимые для отдыха?

Петербург — потому что там моя alma mater, Петербургская консерватория. Москва — я там вырос и много лет проработал. Дальше можно долго перечислять, потому что я обожаю море, я вырос в Таганроге, и я очень люблю Италию, люблю Сочи, все, что связано с морем и с детскими переживаниями и впечатлениями. Но мой самый любимый город — Казань. Знаете, я всю жизнь скитался, всю жизнь было движение из города в город. Я приехал в Казань, когда город взлетал к Универсиаде, когда было столько сделано, и сейчас развитие продолжается. Здесь у меня появился дом — я его купил под Казанью, в очень красивом историческом месте, недалеко уже от границы с Марий Эл. И если раньше мне было все равно, где ночевать после концерта, я мог еще задержаться в гостинице — то сейчас при первой возможности лечу в Казань, потому что у меня есть дом и я хочу просыпаться в нем. Даже если когда-нибудь я буду служить в другом оркестре, мое пристанище — здесь.

При множестве перелетов — чем вы занимаетесь на высоте?

Я мог бы рассказать вам много историй о том, что я учу партитуры — но я их учу до того, как сажусь в самолет. (Хохочет) У меня уже все в голове, когда я взлетаю. Поэтому я сплю, листаю журналы или дремлю. У меня нет никаких забот в самолете, кроме как получить удовольствие от перелета.    

Интервью Анна Гордеева